Петр Лопатин: Хирургия - мой выбор

Известный врач торокальной онкохирургии Национального центра онкологии и гематологии профессор Петр Лопатин не так давно отметил 60-летний юбилей. По звонкам и письмам в редакцию со словами благодарности от его бывших пациентов мы также заочно знакомы с доктором. Поэтому можно представить, сколько кыргызстанцев - и бывших больных онкохирурга Лопатина, и их родных, - узнав о юбилее, скажут: "Здоровья вам, Петр Павлович!".

То есть, как говорится, сам Бог велел корреспонденту "Вечерки" встретиться с ним.

Петр Павлович, честно признайтесь, не пожалели, что выбрали главным делом своей жизни медицину, а тем более онкологию?

- Сколько себя помню, я всегда хотел быть хирургом. И не только, конечно, мечтал, а осознанно и целенаправленно шел к этому. Это моя профессия. Я с удовольствием каждый день иду к своим больным, бывает, думаю о них и дома. Но это, наверное, неизбежно в жизни каждого хирурга. Поэтому даже мысли никогда не было, что не ту стезю выбрал.

Но почему именно онкохирургию? Ведь это наиболее сложная область медицины. Здесь необходимы и техника проведения операций, и клиническое мышление, и научная подготовка. И, думается, далеко не каждый хирург может работать в онкохирургии. Вы согласны?

- Без техники, клинического мышления, глубоких знаний анатомии и физиологии немыслима хирургия вообще. Хотя согласен, онкология до сих пор действительно остается какой–то обособленной частью медицины. Когда я еще учился в мединституте, онкология была для нас чем–то страшным, непостижимым. Да и преподавали этот курс мало, как–то относились не очень, мягко говоря, серьезно.

Но мое представление об онкологии резко изменилось, когда я, будучи ординатором по общей хирургии, пришел на малые циклы в онкологию. Я увидел, как здесь работают врачи, что здесь действительно большая хирургия. И отношения между самими врачами, врачами и больными были совершенно иными. Мне все это понравилось. И я очень постарался остаться здесь. С тех пор прошло 35 лет.

У вас был наставник, человек, на которого вы, возможно, хотели быть похожим в профессиональном плане?

- Первым своим кумиром я называю заслуженного врача республики Зарлыка Саргалдаковича Саргалдакова. Тогда он был уже ведущим онкохирургом в абдоминальной хирургии. Он никогда не терял самообладания, даже в тяжелейших ситуациях. Глубокий, деликатный человек, зато в хирургии мало было равных ему. От него я многое взял и в профессиональном, и человеческом плане.

Петр Павлович, вам бывает жалко своих пациентов?

- Каждый человек - это прежде всего личность. И нет стандартного подхода ко всем. Каждый требует индивидуального подхода, независимо от возраста. И, поверьте, всем сопереживаешь и радуешься, когда можешь помочь.

Можете вспомнить случай, который запомнился из практики?

- Я не хочу конкретно говорить о себе, потому что онкохирургия - командная работа. Таких случаев было и есть, конечно же, немало. Хорошо помню одного молодого человека из села Садового, которому было всего 30 лет. Мы прооперировали его в 1989 году. У него был рак пищевода. Как сейчас помню, персневидно–клеточной формы, очень редкой и коварной. Прооперировали его здесь. Но опухолевидный процесс продолжался, и мы поехали в Москву, где нашего пациента прооперировал профессор Владимир Иванович Плотников. После двух операций наш пациент прожил в общей сложности всего года три. Мы тогда отчаянно боролись за его жизнь. Нам самим–то было примерно по 30 лет. Он очень хотел жить. Но, к несчастью, заболевание протекало в очень агрессивной форме. И тут медицина пока бессильна.

Вы говорите правду своим пациентам об их диагнозе?

Большинство из них думает, что онкология - это приговор. И тут нужен, как я уже говорил, индивидуальный подход к каждому пациенту. Единственное, в чем я уверен на сто процентов, так это в том, что когда больной знает свой диагноз, и врачу легче. Поскольку в этом случае он будет помогать тебе. Но опять же говорить или не говорить больному о его заболевании, зависит от его психологического состояния, от настроя. А до этого обязательно надо побеседовать с его близкими, чтобы лучше понять состояние человека.

Как вы думаете, для чего человеку дается болезнь - для осознания, исправления, вразумления?

Сколько я об этом думаю, до сих пор не могу понять, почему люди болеют как–то избирательно. Причем среди наших пациентов попадаются едва ли не святые, с чистыми помыслами, поведением. Может быть, нет культуры в отношении к своему здоровью, а возможно, сказывается и невнимание медиков.

Если, например, у человека, живущего на Западе, где–то кольнет, то его всего обследуют, и либо успокоят, или что–то найдут. А у нас бывает, и нередко, когда человек приходит к врачу с жалобой, а тот спрашивает: сейчас болит? Если перестало, то в лучшем случае посоветуют прийти, когда заболит. Одним словом, в медицине, к сожалению, существуют пока два известных диагноза: болезнь сама пройдет или уже не лечится.

Но, с другой стороны, на Западе никому и в голову не придет, например, пить растворитель или иную отраву. Российский врач экстренной эндоскопии рассказал в одной из телепередач, что эвакуировал из желудка пациента полтора литра растворителя. По словам доктора, пациент через полтора дня ушел домой здоровеньким, а медицинская аппаратура от растворителя вышла из строя. И у нас в Кыргызстане есть такие случаи.

Петр Павлович, чего вам не хватает в работе? Например, ваши российские коллеги удивляются, мол, как можно работать на таком старом оборудовании и с низкосортными расходными материалами

- Современное оборудование - проблема не только нашего центра. Его во всех медучреждениях не хватает. Хотя нас все–таки начали снабжать шовными расходными материалами, но по тендеру приобретаются самые дешевые, качество которых оставляет желать лучшего. Второсортного оборудования, расходников в медицине, считаю, не должно быть вообще. И если покупать их, то у ведущих производителей. Да, безусловно, это обойдется дороже, но и работать аппараты будут гораздо дольше. Это же уже давно доказано на практике.

Мы до сих пор, например, не можем приобрести оборудование на те десять миллионов долларов, которые центру перечислил "Кумтор", хотя перечень этого оборудования уже давно был согласован. Почему? Потому что нужна хорошая аппаратура ведущих производителей. Естественно, она у них дороже. Но второсортная по тендеру проходит. Но зачем такую приобретать, в лучшем случае она проработает максимум два года без сбоев? Разумнее, на мой взгляд, иметь дело с компаниями, зарекомендовавшими себя на рынке, которые могут и построить бункер для того же линейного ускорителя, и изготовить его, и обучить персонал работать на нем. Так во всем мире делается.

В медицине, наверное, должен быть какой–то другой принцип тендерных закупок.

Вам бывало совестно за что–то в своей врачебной практике?

- Бывало. Но с налета вспомнить не могу.

Своих детей не увлекли хирургией?

- Хирургия - прекрасная профессия. Но я никогда не посоветовал бы своим детям быть, например, торокальным онкологом. Предложил бы им более щадящую специальность.

Почему? Сложно?

- Сложно - это, во–первых. Морально тяжело. Торокальная онкохирургия - самая тяжелая область в онкологии. Я ни в коей мере не умаляю другие специальности, но объемы операций, послеоперационное ведение больных отличаются от них.

А что касается моих близких, то мой старший сын стал врачом, работает рентгенологом.

Знаю, что врачи не очень любят, когда у них спрашивают, сколько операций они провели. И все–таки, сколько?

- Конечно, точный счет никто из нас не ведет, это и невозможно. Да и операция операции рознь. То есть количество это не главный показатель в работе хирурга. В нашем отделении, например, ежегодно делается от 130 до 150 сложных объемных операций. Мы часто вместе оперируем с профессором Бейшембаевым, такой хирургический тандем.

Чем занимаетесь в свободное время?

- У меня четверо внуков. Общение с ними доставляет столько радости...